Некоторые зрители назвали спектакль «Кориолан» «блестящим политическим памфлетом». Вы с этим согласны? И почему именно Кориолан? Текст пьесы достаточно жесткий по структуре, но для своей первой постановки на сцене театра имени И.Франко вы выбрали именно его…

Дмитрий Богомазов: Пьеса никогда не выбирается рационально. И если меня спрашивают, что ты мечтаешь поставить? Я всегда отвечаю: «Ничего». Потому что никогда не знаешь, как происходит этот выбор.

Петр Богомазов: Так устроено внимание творческих людей: ты можешь услышать, когда приходит момент для воплощения некоего замысла…

Дмитрий Богомазов: И ты находишься порой будто в расфокусе: смотришь и не всматриваешься, а даешь возможность чему-то случиться. То, что эта пьеса резонирует с политическим контекстом – это понятно, Шекспир описал пирамиду власти. В любом государстве эта пьеса будет как-то резонировать.

«Кориолан» редко ставят, это мега-сложная пьеса, но не по содержанию. Она сложная по структуре, и самое интересное, что понять принцип этой структуры – еще не значит ее реализовать. За 400 лет известно всего около 20 постановок «Кориолана». Наверное, мне захотелось какого-то такого вызова – и себе тоже.

Когда-то я руководил самым маленьким театром в Украине («Вільна сцена»), а театр имени Ивана Франко – самый большой. Там было 20 мест, а здесь – 800. И это требует очень разных способов разговора со зрителем. Одно дело выстроить коммуникацию с 20 зрителями, а совсем другое – найти общий язык с восемью сотнями. «Кориолан» – пьеса, которая адекватна такой задаче. Поскольку она сама по себе «многоэтажная», можно использовать разные диалекты такого языка: народ говорит на одном языке, вольски – на другом, патриции – на третьем. Публика ведь тоже приходит в зал с разных этажей: кто-то отождествляет себя с народом, кто-то с интеллигенцией, с правителем… Театр создает широкий спектр восприятия, в котором каждый человек услышит что-то свое.

«Я ловлю в далеком отголоске, что случится на моем веку»?

Дмитрий Богомазов: Конечно. Режиссер все время работает с вниманием.

На занятиях с актерами вы говорите о том, как важно не вживаться в роль, а чувствовать текст... быть этим текстом. При всей жесткости структуры текста пьесы, Кориолан выглядит лирическим. За несколько часов зритель успевает пережить его трагедию, которая в буквальном смысле – рождается из духа музыки. В этом особенном экзистенциальном измерении возникают размышления о гордости, славе, страсти, одиночестве, о силе и беззащитности.

Петр Богомазов: «Кориолан» обманывает, когда начинаешь работать с материалом: пьеса выдает себя за эпическую, а на самом деле она является камерной, все эпизоды построены на диалогах двух-трех человек. И этот материал требует совсем другого принципа организации сценического пространства.

Дмитрий Богомазов: Вот почему у Рэйфа Файнса «Кориолан» такой ровный: он линейный, нет динамики между камерным и лирическим.

Петр Богомазов: ...И так важна возможность трансформации пространства из очень открытого, воздушного — в закрытое, чтобы внимание зрителя было сосредоточено на артисте. Потому что, какие бы спецэффекты ни закладывались в сценические решения — а для современного зрителя, избалованного блокбастерами на большом экране, нужно добавлять эффектный визуальный ряд, — важно сконцентрировать внимание на артисте. Потому что он — настоящий, живой, он — главный, и ты не можешь его предугадать. И трансформация сценического пространства дала возможность разворачивать-сворачивать пьесу.

Дмитрий Богомазов: Иначе она не будет с тобой говорить. Я считаю, что Петр расколол эту пьесу-орешек. Если ты сделаешь пьесу эпической, то провалишь кучу сцен: актеры их проорали, и все... Если не дашь пьесе возможность выйти за пределы чего-то камерного и соотнесенного с человеком, сидящим в зале, ты тоже ее не расскажешь. Шекспир, он же гений, нужно раскрыть его секрет. Нельзя просто взять пьесу и поставить, так и ноги можно поломать.

Зрители, как правило, симпатизируют Герою. Ромео влюбился в Джульетту — и мы уже хотим, чтобы у них все получилось, увидеть их внуков, там есть, о чем переживать. А в «Кориолане» изначально не на чем строить симпатию к герою. Он выходит на сцену и говорит: «Я — не вы». И для того, чтобы довести ваш зрительский интерес до финала, нужен «проводник» — музыка и понимание пространства. Мы отдавали себе в этом отчет и сознательно строили первую сцену так, чтобы дать зрителю отреагировать. Если ты сразу не предложишь эмоциональный слой, публике будет не о чем смотреть. Она не будет отождествлять себя ни с народом, ни с Черчиллем, ни с Кориоланом. Так про кого она смотрит спектакль? Она же должна про себя смотреть.

Если смотреть на Кориолана как на некий культурный код, связанный с представлением о бескомпромиссности, насколько это важно для публичного дискурса о театре?

Дмитрий Богомазов: Я согласен говорить о бескомпромиссности как критерии качества. И в режиссере, и в актере, и в публике есть стремление сделать что-то лучше, этакая бескомпромиссность по отношению к себе, формирующая тебя как личность. Но если говорить о бескомпромиссности в оценках культурных явлений, то здесь очень важен контекст. Нам не хватает цехового разговора, не заполнена театральная ниша информационного пространства, и плохо, что нет международного крутого театрального фестиваля. Потому что фестиваль меняет контекст восприятия наших театров.

Критика может обнаруживать этот контекст. Не только интерпретировать постановки, но еще и что-то открывать... Вот написал Оскар Уайльд «Критик как художник» — это же не только критический, но и художественный жест. Критик должен уважать себя так же, как мастерство и труд, которые стоят за спектаклем. Но у нас чаще всего один критик за одного режиссера, второй — за другого, и в результате происходит фрагментация внимания публики: вместо попытки целостного охвата явлений и процессов критика замыкается на каком-то отдельном.

На сцене Национального академического драматического театра им. Ивана Франко в «Кориолане» заняты актеры разных поколений. У старшего поколения очень прочная связь с театром традиционным. У младшего, возможно, есть тяга к экспериментам. Как происходил межпоколенческий диалог в процессе постановки спектакля?

Дмитрий Богомазов: Я никогда не разделял никого на поколения или возрасты. Артист он или есть, или его нет. Это очень сложная профессия: актер, как скрипка и скрипач — в одном. Если у него есть слух и инструмент его настроен, он может сыграть какую-то мелодию, народную, например, или сыграть Арво Пярта. Если актер умеет играть, то диалог есть. Проблема когда человек не артист, и хочет им называться. Но в Национальном академическом драматическом театре им. Ивана Франко труппа очень многогранная и притертая. Она профессиональна. И если ты этих людей видишь – а это та же работа внимания, что и с пьесой, — все выстраивается. Как режиссер, я не имею права ошибаться. Артисты требуют столько же внимания, сколько и Шекспир, и ты должен уделять им это внимание.

Петр Богомазов: Артист, художник, режиссер — наименее подвержены возрасту. Если ты занимаешься делом и твой собеседник тоже, вы всегда будете говорить в одном ритме.

А если младшее поколение захочет внести в академический театр «реляционное искусство»? Сегодня спектакли могут называться выставками, а выставки — спектаклями, художники пытаются соединить два разных подхода к организации пространства и времени, создать «новый чувственный опыт», добавить экранные технологии…

Дмитрий Богомазов: Еще сто лет назад в Чеховской «Чайке» Треплев говорил о новых формах. Театр развивается вместе с публикой. И если для их диалога понадобится другой язык — он будет найден. Чтобы забирать у человека автоматизм восприятия жизни, надо все время чувствовать момент. Есть люди, которые не готовы изменить свое восприятие. Можно найти какой-то новый прием, а зал его может не принять. На то он и демократический театр, чтобы оставлять зрителю выбор. Я бы давал медали за реальные встречи театра и зрителя.

Некоторое время назад во Львове, в театре имени Леся Курбаса, был такой эксперимент: «Театр для зрителей, которые не ходят в театр». Его участниками стали обычные люди, которые пришли в гримерку, потом на сцену, вместе с актерами читали «Лісову пісню», размышляя о смыслах современного театра. Некоторые западные модели театра приветствуют участие зрителей в формировании программной политики. Как вы относитесь к таким партисипативным практикам?

Дмитрий Богомазов: Конечно, мы можем устроить нашествие публики на сцену, но сразу выйдет пожарник и скажет: «Это опасно» (смеется). Я очень уважаю альтернативные театральные проекты и готов быть зрителем, могу поставить спектакль в каком-нибудь другом пространстве и вовлечь публику в диалог. Но это не может быть самоцелью. Сегодня передо мной ответственность за большой театр с классическим устройством «сцена-зал». И если я начну сбегать куда-нибудь на заводы, в промзоны, чтобы там ставить эксперименты — я не сделаю того, что должен по отношению к этому театру как режиссер.

А по-поводу участия зрителей в формировании программной политики, — сейчас театр ведет переговоры с Аттилой Виднянским (художественный руководитель Национального театра Венгрии, Будапешт) о его постановке на сцене нашего театра, нужно ли нам об этом спрашивать у публики?

И режиссеры, и актеры и публика развиваются только тогда, когда есть вызов, на который ты отвечаешь. Когда ты рискуешь — есть шанс выиграть.